Екатерина Шульман: В этом новом мире самым страшным отставанием становится не техническое и даже не экономическое, а политическое
25 мая 2017 • YouTube-канал Екатерины Шульман
4-я часть публичной лекции «Политическая футурология: будущее семьи, частной собственности и государства», прочитанной в московском лектории «Прямая речь»
ТЕКСТОВАЯ РАСШИФРОВКА ЛЕКЦИИ
Е. ШУЛЬМАН: Какие новые проблемы будут у наших потомков, которых не будет у нас? Ну смотрите, те из них, кто войдет в это прекрасное будущее, не обладая полноценными гражданскими и политическими правами, может получить его на очень нехороших условиях.
Еще раз вспомню историю с индустриализацией и урбанизацией — те же самые процессы, только либо с массовым убийством, либо без него. Роботизация может прийти к вам в виде чего-то, что избавляет вас от механического труда и обеспечивает вам гарантированный доход, либо, как в Китае, прийти к вам в форме роботизации производств и увольнения сотен тысяч рабочих без выходных пособий. Они дальше в основном протестуют путем суицидов. Это граждане авторитарного государства, у которых нет прав, нет профсоюзов, нет социальной защиты, нет возможности пойти проголосовать и выразить как-то свое отношение к правительству, которое так с ними поступает.
В этом новом мире самым страшным отставанием становится не техническое и даже не экономическое, а политическое. Нам часто говорят об отставании. Нам говорят, что мы должны срочно успеть спрыгнуть на последнюю подножку поезда, уходящего в будущее, а то он уйдет без нас. Истина, судя по всему, состоит в том, что мы уже едем в этом поезде. Беда не в том, чтобы на него не опоздать, а в том, что с него нельзя сойти. Мы можем только выбирать, на каких условиях и на каком месте мы в нем едем.
Что действительно хорошо бы успеть за оставшиеся до больших изменений годы — это приобрести полноценные политические права. То есть стать гражданами того «первого мира», который входит в будущее на своих условиях и является его бенефициаром, а не его жертвой.
Мир будущего при всей своей глобализованности будет, возможно, достаточно негомогенным. В нем будет то, что называется «карманами» или «дырами отсталости». То есть какие-то регионы, в которых царствуют «традиционные ценности» — убийства чести, религиозные войны, терроризм по идеологическим соображениям и борьба за нравственность — вот какие-то такие "замечательные" вещи.
Это будут, возможно, бедные регионы. Это не будут регионы изолированные. Одно из свойств глобализованной вселенной — это отставание без изоляции. Это довольно новая вещь. Раньше отсталые страны были одновременно изолированными: да, мы живем в своей глинобитной палатке, но мы так живем, а про других мы особенно не знаем. Что-то нам рассказывают, что там живут люди с песьими головами, но мы особенно не в курсе.
Сейчас информационное пространство едино для всех. Все видят всех. То неравенство, которое считается сейчас одним из главных драйверов политического недовольства — это прежде всего, как выражаются политологи, perceived inequality, видимое неравенство. То есть неравенство как таковое — не выраженное в цифрах, а то, что люди наблюдают.
Элиты во всех в странах мира, которые что-то соображают, отвечают на это заниженным стандартом потребления, демонстративной скромностью правящего класса, всеми этими поездками на работу на велосипеде и прочим скандинавским стандартом, чтобы не раздражать людей. Потому что тебя все всё время видят. И только арабские шейхи и сотрудники «Роснефти» продолжают заниматься тем, что называется демонстративным потреблением (conspicuous).
Это такая викторианская штука. Появилась, когда буржуазия вышла на авансцену истории и стала правящим классом. Вот для буржуазии свойственно демонстративное потребление: «У меня вот такенный — что у него там? — айфон, в три раза больше нормального человеческого айфона, И еще я его обил золотыми пластинами. Вот такой вот я молодец. Завидуйте мне, я большой начальник».
В общем, как-то человечество уже немножко преодолело это этап, но в некоторых странах всё это еще считается признаком крутизны. Надо от этого как можно быстрее избавляться, потому что людей это раздражает. Можно было бы об этом, в общем, и догадаться.
Так вот отставание без изоляции очень болезненно действует на национальное самолюбие. Когда ты часть того же самого единого пространства, но при этом почему-то живешь сильно хуже, это очень сильно раздражает. Некоторых это приводит в террористы. Некоторых это приводит к культу суверенитета — еще одной иллюзии нашего времени.
При всём желании быть суверенными и самим определять свою жизнь, вот эта общая связанность, в общем, делает любой суверенитет ограниченным. Об этом не принято говорить, но абсолютным суверенитетом не обладает никто, потому что все страны связаны со всеми общим экономическим, информационным и трудовым оборотом — вот этим вот общим пространством обмена товарами и услугами. Более того, богатство и прогресс невозможны без этой связанности, но одновременно она делает тебя открытым для других глаз и делает другие страны и образы жизни открытыми для себя.
Последнее, о чем хотелось бы сказать — это о трансформации государства. Государственного устройства, скажем так.
Вот сейчас мы сказали с вами о суверенитете, этой иконе нашего времени. Вообще на этапе крутых исторических поворотов в публичном пространстве всегда доминирует ностальгический дискурс. Я в начале ругала всех за то, что все говорят о покойниках. На самом деле это свойство человечества.
Предыдущая промышленная революция — викторианская — дала нам культ средних веков, романы о крестоносцах, возрождение легенды о короле Артуре, неоготическую архитектуру и прочего Вальтера Скотта.
Потому что когда облик Земли менялся безвозвратно, когда начиналась вот эта большая индустриализация, люди из городов сбегали в деревни, появлялись новые профессии, исчезали старые, рушились религиозные основы — тут все начинают ностальгировать по каким-то средним векам. Причем не просто по Средним векам, а каким-то очень мифологизированным, вот этой вот картине средневековья.
Ну и, например, самая первая промышленная революция — британская времен королевы Елизаветы. Помним знаменитые огораживания из советских учебников: «овцы съели людей» (вот сейчас будут писать «роботы съели людей»). Так вот, когда овцы съедали людей, тогда появилась и впервые закрепилась в сознании английского народа легенда о Робин Гуде. Это тоже та же самая ностальгия. Когда всё круто меняется, хочется вернуться мысленно в прошлое, которое кажется надежным, осязаемым и понятным, а настоящее, а тем более будущее кажется пестрым, хаотичным и непредсказуемым.
Поэтому нынешняя ностальгия, в общем, объяснима. И объяснимо то, почему одним из самых выгодных политических лозунгов является лозунг о суверенитете. «Вернем свою страну себе!» — лозунг брексита. «Make America great again!» — слово «again» говорит нам о том, что речь идет опять о каком-то возврате в прошлое. Мы тут с вами тоже боремся очень сильно за суверенность. Перед тем, как сойти с исторической сцены, разные явления наиболее ярко себя на ней проявляют.
Как на самом деле будет выглядеть государственное устройство в условиях, во-первых, вот этой всеобщей связанности, во-вторых, отсутствия необходимости работать? Есть теория — скажем так, есть гипотеза (всё, о чем я вам говорю — это, в общем, гипотезы), что национальное государство, основная единица устройства мира сейчас, наследующая абсолютным монархиям XVII-XVIII века.
Тут немножко вернусь назад. Мы понимаем, что так было не всегда. Национальное государство не всегда было основной формой устройства человечества. До этого были империи, до этого были союзы городов, до этого были довольно слабо организованные сущности, как, например, Священная Римская империя.
И над всем этим было большое понятие, так сказать, крещенного мира (Christendom), ну или там исламского мира, у которого был, в случае с христианством, свой духовный лидер — римский папа. Потом с появлением национальных церквей, с появлением протестантизма появились, соответственно, национальные государства, и они показали себя наиболее эффективными моделями. Им наследуют национальные государства современности. Кто наследует им? Что думает политическая наука на эту тему?
Есть гипотеза, что власть и основной объем решений перейдет к двум уровням. Первый уровень — это наднациональные союзы и объединения, подобные нашему Евразийскому Союзу или тому, что строил предыдущий президент Соединенных Штатов — Тихоокеанский Союз. Или Евросоюз — это новая империя, которая, как некоторые считают, есть просто империя Габсбургов, возродившаяся на новом историческом этапе. А империя Габсбургов — это, в свою очередь, Священная Римская империя. А она — это Западная Римская империя, которая никуда и не исчезала. Цезари продолжают править нами, только теперь их зовут канцлеры Германии. Но неважно, не будем углубляться в эту конспирологию. Просто скажу, что есть такое направление мысли.
Так вот, верхний этаж — это вот эти самые союзы. Второй этаж — это города и городские агломерации. Поскольку производство в широком смысле — не промышленное, а производство ВВП, производство товаров и идей, вообще экономическая мощь — сосредотачивается именно в них. То есть города и окружающие их территории.
Вы, наверное, видели эти замечательные карты, на которых показано, какие страны мира сравняются в уровне производства с Калифорнией, в объеме ВВП. Там, по-моему, только Германия и Франция во всей Европе могут с Калифорнией как-то сравниться. Вот это, собственно, грубо говоря, Лос-Анджелес, Silicon Valley и окружающие их территории. Вот они будут, возможно, новыми административными единицами — города и союзы городов. Старая добрая Ганза, Ганзейский союз городов. Он же Великий Шелковый путь, который сейчас пытается строить Китай (хотя они-то как раз очень сильно хотят сохранить свое государственное единство).
Национальные государства, находящиеся между этими двумя этажами, в общем, как-то в этой схеме более-менее проваливаются и усыхают. Хотя если государство будет плательщиком этого самого базового дохода, то тут мы можем столкнуться с противоположным явлением — наоборот, с некоторым новым социализмом. На самом деле мы с вами знаем, что такое патерналистское государство, которое содержит псевдозанятых псевдоработников — бюджетников, охранников, госслужащих, которым оно платит что-то (на самом деле тот же самый гарантированный доход) в обмен на их лояльность. Это не очень хорошая политическая схема.
Посмотрим, как человечество будет справляться с этими проблемами. Пока я вижу, что то, что называют кризисом демократии — на самом деле это переход демократии на новый уровень. Это очевидная демократизация, расширение участия.
Наши с вами так называемые «неожиданные» результаты выборов в «первом мире» объясняются во многом тем, что на выборы пришли те люди, которые раньше туда не ходили.
Если де юре имущественный цензы и вообще избирательные цензы отменены, то де факто, конечно, они существовали. На выборы приходили те, у кого был ресурс, интересы, возможность вообще понять, что происходит. Всеобщая информатизация, наличие у всех телефона с доступом в интернет привело в политическое пространство тех людей, которых раньше там не было. В целом уровень образованности и благосостояния общества в первом мире стал выше, и люди требуют новых форм, новых степеней участия.
Пока, учитывая, какие радикальные перемены на самом деле происходят с обществами, я бы назвала это триумфом демократического механизма, что он в состоянии абсорбировать эти шоки и придавать им совершенно невинную форму голосования за страшных популистов, вот этих вот жутких националистов. Боже мой, были выборы из двух кандидатов — один из них победил! Это просто шок, шок-видео — как же так? После этого удивительный победивший кандидат пишет много странных твитов, а жизнь как продолжалась, так и продолжается.
Еще раз повторю: на предыдущих исторических этапах такого рода изменения сопровождались массовыми войнами. Если мы с вами этого избежим, и вместо этого у нас будут неожиданные результаты референдумов (ах ты, боже мой!), и какие-то партии, которые раньше считались маргиналами, теперь сидят в парламенте (какой кошмар, давайте все ужаснемся), то это действительно можно назвать триумфом демократии.
Пока демократические механизмы демонстрируют высокую стойкость, высокую выживаемость и, что еще важнее (поскольку нам важнее не то, как демократические механизмы себя чувствуют, а как себя чувствует социум), они очень сильно помогают сохранению гражданского мира, давая легальное, мирное и ненасильственное выражение тому совершенно реальному недовольству, которое испытывают люди в эпоху больших перемен.
Хочется не оказаться той территорией, на которой люди точно так же испытывают на себе давление неизбежного будущего, но не имеют возможности как-то мирно выразить себя. Еще раз хочу повторить свою основную мысль: каково бы ни было это новое будущее, очень похоже, что в нем отставание политическое рискованнее и страшнее, чем технологическое отставание.
Технологии приходят легко и быстро. В африканских странах, в которых не было проводного телефона, замечательно появились мобильные телефоны и распространились точно так же, как везде. Робота нового вам привезут — можно не опасаться, что вы его сами тут, понимаете, не смастерили. А вот прав вам не завезут, пока вы сами их себе не обретете. Соответственно, в условиях отсутствия прав робот не порадует вас. Как сказано в одном рассказе О’Генри, у тебя дома будет музыка, но ты ее не услышишь. Соответственно, никакой прогресс не принесет пользы тому, у кого нет гражданских и политических прав.
Этим небольшим предостережением я бы хотела завершить монологическую часть нашего вечера. Спасибо!
ВОПРОС: Я так понимаю, что форма правления — демократии как бы альтернативы не просматривается?
Е. ШУЛЬМАН: Да нет, почему же? Масса альтернатив. Монархии даже есть, султанаты, знаете, некоторые процветают.
ВОПРОС: Нет, я имею в виду, с точки зрения вас и ваших коллег.
Е. ШУЛЬМАН: Демократия — это не форма правления. Демократия — это политический режим. Это некий набор механизмов. Ну смотрите, альтернатива есть. Если смотреть сугубо статистически, то большая часть населения Земли живет не при демократиях, но и не при тоталитарных моделях.
Тоталитарные модели за ХХ век показали свою неустойчивость и, в общем, неэффективность, и более-менее с лица земли сошли.
Большая часть политических режимов на сегодняшний день — это промежуточные режимы. Я уже боюсь произносить термин «гибридные», который слишком со мной ассоциируется. Их называют по-разному. Их называют электоральными автократиями, их называют конкурентными автократиями, новым авторитаризмом.
Это вот эти вот действительно смесовые формы, в которых ряд демократических механизмов присутствует: почти у всех уже есть парламенты, почти все проводят регулярные выборы. То есть почти все обрели некие внешние формы демократии. При этом стараются удержать власть, не отдать ее на выборах, переписывать правила под себя, концентрировать властный ресурс и собственность — в общем, как-то не позволить этим демократическим вывескам стать более-менее реальными.
Это отдельная тема — трансформация и вообще судьба и устойчивость такого рода режимов. Но если смотреть, что называется, при ком живет большая часть населения Земли — вот при таком.
Развитые демократии — так называемые full democracies, полные демократии — в общем, показывают лучший результат с точки зрения уровня жизни, продолжительности жизни, уровня преступности. В общем, в этом смысле да, они лучше. Существуют богатые недемократии, существуют бедные демократии — вполне, не очень много, но существуют. Но в целом лучше жить при демократии, да — безопаснее и дольше проживешь.
ВОПРОС: И в связи с этим такой второй вопрос. Скажем, я бы назвал это непрерывной демократией, типа Швейцарии, где по любому серьезному вопросу созывается референдум. Скажем, в этом плане такая вещь, как электронное голосование — необязательно ходить на участки и отрываться от любимого огорода с картошкой в начале сентября — имеет ли какие-то хорошие перспективы подобная картина?
Е. ШУЛЬМАН: Очень хороший вопрос, прекрасный. Противоречие — или не противоречие, соотношение прямой демократии и демократии репрезентативной сейчас очень занимает политическую науку. Репрезентативная демократия — демократия представительная, с выборами представителей, парламентов. Прямая демократия — это референдумная демократия.
Действительно, рост образованности граждан и повсеместное проникновение средств связи ставит этот вопрос на повестку дня: не вернемся ли мы на новом историческом витке к демократии греческого типа, когда все свободные граждане собираются на одной агоре и там решают своим вечем всякие важные вопросы?
В этом смысле, конечно, политологическую публику и вообще публику научную довольно сильно напугал брексит. Сейчас там, к стыду своему скажу (хотя мне-то чего этого стыдиться?), в общем, антидемократические тенденции в научной публике довольно-таки велики. Приходится слышать от очень почтенных людей все эти разговоры, которые я лично с трудом выношу — типа, «Народ-то, вот он верит популистам. Им только дай возможность, они уж нам наголосуют. Вон они за брексит проголосовали, сволочи. Давайте отберем у них бюллетень». Мне это всё очень не нравится. По-моему, это какие-то дикость и отсталость, и уж точно это научная недобросовестность. Тем не менее, я думаю, что элементы прямой демократии будут внедряться. Они будут внедряться прежде всего на местном уровне, каковой есть базовый уровень вообще демократической системы.
Я говорила про города и агломерации. В городах вся жизнь, и власть, и богатство — всё оно там. В это время в другой части города одновременно, кстати, интересным образом нас может ждать возрождение аграрных империй. Потому что еды человечеству нужно очень много и очень разнообразной. Целые регионы начинают потреблять те продукты, которые не потребляли раньше — это мясо для Индии и молочные продукты и молоко для Китая. Соответственно, будут нужны площади под аграрные производства, но эти производства будут совершенно безлюдными. Я думаю, что под это можно будет распахать Сибирь. Благодаря новым технологиям уже можно выращивать почти что угодно почти где угодно, но людей там не будет. То есть аграрные короли будут, а крестьянство не возродится как класс.
Но мы с вами говорим о прямой демократии. В жизни городов (а городская жизнь — это жизнь политическая, «полис» — это город, политика, дела городов, дела общин), я думаю, что очень многие вопросы будут решаться действительно электронными голосованиями на референдумах.
Пока, опять же, образованная публика только ворчит: «Давайте глобальные вопросы на референдум не ставить. Вот глобальные вопросы типа выхода из Евросоюза давайте у нас будут решать мудрецы. Типа мы, например. Смотрите, какие мы умные и прекрасные. Зачем же спрашивать этого грубого и неученого избирателя?».
Тем не менее, я надеюсь, что парламенты сохранятся, потому что законотворческая функция должна будет ими выполняться. Нельзя по каждому изменению закона проводить всеобщее голосование, но на уровне местных решений, которые жизнь людей наиболее затрагивают, я думаю, что это должно быть и это будет.
Мы с вами это видим в форме пародии, как обычно — какого-нибудь «Активного гражданина» этого чудовищного, через который теперь нам всем предлагается лишать собственности. Почему-то пришли боты и забрали вашу квартиру — вот она, прямая демократия для тех, кому не повезло и кто не попал в страну «первого мира». Видите — те же самые процессы, но так, как вам не понравится. А так всё то же самое, как в Швейцарии: выметайся, прямая демократия решила иначе.
Но, тем не менее, сам механизм — он, в общем, имеющий перспективы. Только, опять же, хорошо бы прежде, чем право электронного голосования давать, вернуть избирательные права людям. Неплохо бы. А там дальше можно уже и посредством телефонов.
Продолжение лекции:
Начало лекции:
Друзья! Переходите по ссылкам, комментируйте, задавайте вопросы и находите ответы.
СПАСИБО ВАМ ЗА ПОДДЕРЖКУ
